Сергей Скуратов — об архитектурной этике и благоустройстве Москвы
— Кризис, начавшийся два года назад, как-то отразился на работе бюро? Я этот вопрос задаю многим архитекторам, в том числе с большими портфелями, и все отвечают одинаково: «Заказы сократились, расценки на проектирование упали, выживают только звезды вроде Скуратова».
— Да, действительно, количество заказов у нас не уменьшилось даже во время кризиса. Часть проектов мы получили в результате конкурсов последних пары лет, часть осталась еще с докризисных времен. Кроме того, продолжаем сотрудничать с крупными девелоперскими компаниями, так что работы хватает. Но все без исключения заказчики стали платить в два раза меньше, это факт.
— То есть в среднем 2–3% от стоимости строительства? До кризиса эта цифра составляла около 5%.
— Сейчас в районе 1%, а то и меньше. Строя элитный дом, себестоимость которого не меньше $3 тыс. за 1 кв. м, а рыночная стоимость — $30 тыс. за 1 кв. м, проектирование всех разделов, включая архитектуру, инженерию, конструкции на всех стадиях, авторский надзор, обходится российскому заказчику примерно в $50. А есть громадное число архитекторов, которые будут проектировать и за $10, потому что у них нет работы. И девелоперы этим пользуются.
— Стало ли сложнее работать в условиях санкций, ограниченного доступа к западным технологиям?
— Нет. Я по-прежнему поддерживаю контакты с европейскими производителями кирпича, меди, камня — мы, как и раньше, используем эти материалы в строительстве. В элитном сегменте, где работаем много лет, таких проблем нет. В других сегментах дела действительно обстоят гораздо хуже, потому что цена продажи отличается от себестоимости не более чем на 5% и застройщики стараются сэкономить на всем. Я с такими проектами не работаю, потому что там архитектура не имеет никакого значения вообще. И потребителей, и девелоперов интересует только стоимость: чем меньше, тем лучше. Но я не хочу бросать камень в сторону тех, кто такие проекты реализует. Просто кто-то шьет униформу, а кто-то — вечерние платья. Я, скорее, про последнее.
— Каково сейчас соотношение частных и государственных заказов в вашем портфеле?
— У меня нет ни одного государственного заказа. Я на этом поле никогда не работал.
— Это принципиальная позиция?
— Нет, просто стечение обстоятельств. У меня были попытки поработать [с государственными проектами], но не получилось.
— Почему?
— Разница менталитета. Люди, которые работают на госзаказе, тратят не свои деньги, поэтому у них совершенно другое отношение к делу. Это слишком «холодные» и сложные для меня люди, плюс в государственных проектах всегда очень много отчетности, а деньги — в конце. Но деньги — это вообще не про меня. Они меня по-настоящему никогда не интересовали. Деньги мне нужны только для того, чтобы поддерживать офис и не снижать планку.
— Но бизнес всегда жестче государства в смысле денег, и давление на архитектора со стороны девелоперов точно не меньше.
— Здесь все определяет личность заказчика. Человек, который пришел лично к Сергею Скуратову, понимает, что он получит, и готов к серьезному сотрудничеству, серьезно не вмешиваясь в процесс. Всегда приятнее работать с такими заказчиками, чем со случайными людьми, которые ставят тебя в один ряд с другими малопрофессиональными архитекторами. Но, повторюсь, проблем с заказчиками у меня нет. Есть много других.
— Какие, например?
— Их много. Например, меня не удовлетворяет общий профессиональный уровень российских архитекторов. Я вижу, что сейчас появляются молодые талантливые ребята, которые закончили МАРШ или «Стрелку», у них много идей, но они ничего не умеют. А уж студенты МАрхИ — те просто беспомощные создания. Но амбиции серьезные.
— Но вы же сами преподавали и в МАрхИ, и в МАРШе.
— Да, и немного разочарован. В МАРШе я преподавал всего полгода и очень устал — почти не было отдачи. К тому же у меня большая мастерская, которой мне надо постоянно руководить, не говоря уже о том, что я еще сам проектирую. В этой ситуации мне надо было дважды в неделю почти полностью отрываться от работы. И ради чего такие нагрузки? Притом что я прекрасно понимаю высший смысл и положительный эффект своей преподавательской деятельности. Один из выпускников МАРШа пришел ко мне работать, проработал два года — и ушел, очень тяжело. В нашей профессии нужно пахать и пахать, почти круглосуточно. Сегодняшние молодые ребята к этому не очень готовы. А работы у нас очень много, потому что проектирование и строительство не останавливаются никогда.
— Бывает ли, что приходится отказываться от тех или иных заказов?
— Если между мной и заказчиком не возникает так называемой химии и налицо колоссальная разница в целеполагании, методах и критериях оценки совместной работы, мы расстаемся.
— Химия — это одно, но есть еще профессиональная этика, которая, по идее, не должна позволять архитекторам браться за проекты, разрушающие историческую, социальную среду.
— Я стараюсь не доводить до такого и сразу заявляю заказчику о своей позиции. Если девелопер хочет построить в разы больше, чем это возможно на каком-то участке, и я не смогу его переубедить, то априори не буду с ним работать. Например, я пытался поменять концепцию одного из элитных ЖК в самом центре Москвы, потому что считал и считаю, что там надо делать совершенно другую вещь. Я сказал об этом заказчику, но он даже не стал смотреть мой проект. Так что если бы мы и выиграли конкурс, вряд ли бы у нас что-то получилось. Другой пример — выигранный конкурсный проект жилого комплекса на Рублевском шоссе. Он задумывался, когда у компании-заказчика был один собственник, но потом ее выкупил другой, который хотел сам участвовать в проектировании и полностью поменять нашу концепцию. Понятно, что дальше я не смог бы с ним работать, и нам пришлось расстаться. Похожая история была и с конкурсом на новое здание ГЦСИ. Я был готов принять в нем участие на одном условии — если бы здание музея, которое вплотную примыкало к торговому центру, перенесли вглубь парка. Я предложил это [главному архитектору Москвы] Сергею Кузнецову, но в тот момент он один не мог решить эту задачу.
— А теперь они сделали это сами.
— Потому что это единственное разумное решение в существующей ситуации. Хорошо, что они поняли и вовремя исправили свою ошибку.
— Какие ошибки, на ваш взгляд, допустили власти и архитекторы в ходе летнего благоустройства Москвы? Как вы вообще оцениваете проект «Моя улица»?
— Я жесточайший противник всяческих стандартов и унификаций. Всегда говорю всем своим ученикам и единомышленникам: стандарт — главный враг архитектуры и всех архитекторов. Каждая улица, каждый закоулок и каждая подворотня в городе достойны своего решения и своего архитектора. И та унификация, к которой было решено прибегнуть в Москве, на мой взгляд, глубочайшая методическая и культурная ошибка. Но эта ошибка инициирована, как это ни печально, профессионалами, которые несут за нее ответственность перед историей. Теперь, как следствие «успеха», возник запрос на распространение этого метода на всю Россию. Такое уже было в Советском Союзе, мы все помним типовые города — про них снято столько фильмов, что давно пора бы понять, что это путь в никуда. Архитектура не должна быть массовой, даже когда речь идет о миллионах квадратных метров, которые необходимо построить. В Москве в каждом районе и на каждой улице была своя уникальная ситуация, своя идентичность, которая оказалась попрана сегодняшним благоустройством.
— Вы в последнее время редко участвуете в конкурсах. Разочаровались в конкурсной практике Москвы?
— Нет, просто времени нет. Не могу сказать, что я разочаровался, но главный вопрос всех московских конкурсов — их профессиональная подготовленность и судейство. У меня всегда были вопросы по принятию профессионального решения. Если вспомнить уже упомянутый мною конкурс на новое здание ГЦСИ, то всем было сразу понятно, что такие консоли, которые предложили авторы победившего проекта, у нас никто не согласует и не построит. Да и в мире-то мало кто на это решится. Тем не менее жюри выбрало этот проект. О чем это говорит? О том, что в жюри мало профессионалов. На ряд конкурсов меня просто не пустили.
— Например?
— Конкурсы на новое здание Политехнического музея и на реконструкцию территории завода «Серп и молот» — мы подавали документы на участие, но наши заявки не прошли. Там идет какая-то своя игра, правила которой мне до конца не понятны.
— Знакомы ли вы с результатами конкурса на восстановление здания ИНИОН?
— Да, это настоящий ужас.
— Это какое-то дикое исключение или закономерный результат всей той политики, которую мы наблюдали последние годы?
— В первую очередь, это свидетельство того, что мнение профессионалов никому не интересно. Мне особенно обидно наблюдать за тем, что происходит с ИНИОН, потому что я лет десять назад разработал проект его развития. Чтобы как-то спасти Институт в экономическом смысле, нужно было построить рядом с ним офисный центр, деньги от которого шли бы на развитие библиотеки ИНИОН. Мы предложили очень деликатный проект в модернистском ключе, который поддержало руководство ИНИОНа и все сотрудники, до этого зарубившие восемь проектов.
— Почему он все-таки не был реализован?
— В последний момент проект решили заморозить по непонятным для меня причинам. Но теперь мы видим, что к этой идее вернулись. Правда, вывернув ее наизнанку.
Сергей Скуратов — основатель, президент и творческий руководитель мастерской «Сергей Скуратов Architects» (входит в тройку самых востребованных архитектурных бюро Москвы), член правления Союза московских архитекторов (СМА), автор более 20 построенных зданий и комплексов. Среди них — московские ЖК Copper House, «Арт Хаус», «Садовые кварталы», «Баркли Плаза», а также небоскреб на Мосфильмовской улице, который вошел в пятерку лучших небоскребов мира 2012 года.