Архитектор Амир Идиатулин — о дизайне, интерьерах, горожанах и Telegram
— Почти все молодые архитектурные бюро начинают с интерьеров — это самый простой способ получить заказчиков, связи, портфолио. Но вы и спустя десять лет после основания компании занимаетесь в основном ими. Неужели нет амбиций делать большую архитектуру?
— Сейчас у нас около половины портфеля заказов — интерьеры, остальное — новое строительство и проекты редевелопмента. Большинство заказчиков, для которых мы создавали дизайн интерьеров офисов или архитектурные проекты частных имений, впоследствии обращались к нам с более масштабными задачами. Например, недавно мы спроектировали для нефтехимического холдинга «Сибур» новую штаб-квартиру в Москве, а сейчас проектируем фасады зданий сразу на нескольких проектах, которые расположены на их нефтехимических предприятиях в разных регионах России.
Не стоит разделять сферы дизайна и архитектуры, тем более противопоставлять их. Интерьеры не могут существовать отдельно от архитектуры и ландшафта, любым проектом нужно заниматься комплексно. Часто приходится слышать от девелоперов, что им нравится архитектура какого-нибудь жилого комплекса, который они реализуют, но они недовольны планировками.
Почему так происходит? Потому что архитекторы, которые проектировали эти дома, умеют рисовать красивые фасады, но не понимают эргономику пространства. А мы понимаем и, проектируя, скажем, жилое здание, сразу думаем о квартирографии и планировочных решениях — подходим к задаче комплексно.
— Офисные пространства сегодня так же круто меняются, как, допустим, общественные пространства, парки, музеи?
— Сейчас размывается граница между офисом и домом. Люди больше не привязаны к рабочему столу в опен-спейсе. К тому же в компаниях постоянно меняется количество сотрудников, значит, офис должен подстраиваться под текущую ситуацию, то есть нужно решать вопросы инженерии, гибкости планировок, заранее закладывать в проект возможность трансформации. Плюс в рабочем пространстве должна быть предусмотрена возможность психологической разгрузки и смены обстановки.
Архитекторы закладывают в офисное пространство разнообразие сценариев — помимо различных рабочих зон и переговорных, это игровые комнаты, всевозможные лаунджи, спортивные уголки, кофе-пойнты, акустические кабины. Три года назад мы создали первый agile-офис для Альфа-Банка, потом спроектировали agile-офис для Сбербанка. Похожий проект мы реализовали в Нидерландах.
Компании, которые работают в сфере машиностроения и промышленности, сейчас тоже начинают менять подход к организации бизнес-процессов и как следствие — рабочих пространств. И госкомпании к этому придут. Дизайн офиса — это не только модная удобная мебель, это прежде всего отношения между сотрудниками, способ организации труда, уважение к человеку вообще.
— Вы создали IND Аrchitects в разгар кризиса 2008 года, когда девелоперы массово сворачивали свои проекты. Как в этих условиях никому не известному бюро удалось заполучить заказчиков?
— Видимо, повезло. Один из клиентов, которому я еще в студенческие годы делал интерьер квартиры, пригласил меня в свой проект, тогда только стартующий, — большой коттеджный поселок в Подмосковье. Он предложил инвестировать стартовый капитал в мое бюро, о котором я в то время задумывался. Взамен я должен был разработать проекты домов. Я позвал в этот проект нескольких коллег, с которыми раньше работал в Архитектурной мастерской Цыцина, и мы начали.
В первое время заказов было немного, мы осматривались, зондировали почву, во многом двигались на ощупь. Но постепенно рынок стал восстанавливаться, появлялись какие-то клиенты.
— Помимо коммерческих, у вас есть несколько социальных проектов, самый известный из которых — детский хоспис «Дом с маяком». Участие в таких историях — ваш принципиальный выбор или стечение обстоятельств?
— Конечно, для нас это важная тема. На здание детского хосписа был объявлен открытый конкурс, в котором мы заняли первое место. Но технический заказчик конкурса сначала сомневался, что мы справимся — мол, слишком молодые и неопытные. Решающее слово было за Нютой Федермессер, которой понравилось наше предложение.
Этот проект — особенный для нас. Работая над ним, мы много ездили по хосписам и больницами, смотрели, как там живут люди, общались с представителями фонда «Вера». Не всякую историю так сильно и глубоко пропускаешь через себя. Позднее и техзаказчик конкурса, компания О1 Properties, пригласил нас на ряд других проектов, в том числе проектировать премиальные апартаменты «Большевик» на Ленинградском проспекте в рамках комплексного редевелопмента кондитерской фабрики.
— Социальная ответственность архитектора — модная сейчас тема в мире. В России про нее мало говорят, зато кое-что делают: кто-то проектирует социальное жилье, кто-то музеи, другие занимаются спасением наследия. Архитекторы начинают понимать что-то, чего не понимали раньше?
— Конечно, и это очень правильное движение. У нас тоже есть такие проекты, которые делаем бесплатно. Уже после победы в конкурсе на здание детского хосписа к нам обратился фонд «Спаси жизнь», помогающий детям из регионов, которые приезжают на лечение в большие города. Обычно таким детям негде жить — снять квартиру в Москве или другом миллионнике очень дорого, учитывая, что лечение нередко занимает полгода-год, а то и больше.
Этот фонд снимает жилье для таких детей. Нам предложили сделать концепцию гостиницы, которая принимала бы их бесплатно. Мы вместе разработали техническое задание, прописали концепцию. Здание должно быть расположено в Новой Москве. Сейчас фонд пытается найти финансирование на этот проект. Да, для нас это социальная ответственность в широком смысле. Например, предполагается, что в гостинице будут работать люди с инвалидностью, и для них там должна быть предусмотрена вся необходимая инфраструктура.
— С какими техническими сложностями приходится сталкиваться при создании таких пространств?
— Их немало. Например, все поверхности должны быть тактильными. Очень часто из-за проблем со здоровьем, связанных с нервной системой, у пациентов притупляются органы чувств. Именно поэтому так важно создавать фактурные плоскости, чтобы люди могли руками считывать информацию. На стенах можно разместить сенсорные игры с динамическими элементами для развития и поддержки тактильных ощущений, приятная на ощупь обшивка мебели и текстиль, фактурная отделка стен — все элементы интерьера работают.
В России эта тема вообще мало развита — подобных проектов здесь почти нет. Мало социальных проектов, которые ориентировались бы на человека и его нужды. При проектировании нередко мыслят большими формами, забывая про индивидуальные нужды человека — про детали, которые облегчат и скрасят больничные будни.
Например, важно, чтобы в подобных медицинских учреждениях человек мог менять интерьер под себя — индивидуализировать, взаимодействовать с ним, этой цели служат специальные магнитные и пробковые поверхности, к которым можно что-то крепить, стены, на которых можно рисовать маркером или мелом. Ведь безликие, лишенные индивидуальности интерьеры ничего, кроме уныния, не вызывают, а дизайн может работать как инструмент восстановления эмоционального благополучия человека. Например, в интерьере хосписа использована яркая палитра, цветовые акценты — понятно, что больничная монохромность наскучила детям.
— Монохромность — проблема еще и спальных районов. Проект реконструкции башни в Щербинке — попытка ей противостоять?
— Надеюсь. По крайней мере, мы его таким задумывали — как точку притяжения, которая сможет изменить привычную картину жизни людей. Первым делом познакомились с местными жителями и выяснили, чего они в принципе хотят. Нельзя просто спроектировать архитектурный объект, нужно спроектировать смысловое наполнение этого архитектурного объекта, создать условия для реализации здесь различных программ — культурных, социальных, экономических. Для этого нужно понимать, чего живущим здесь людям не хватает каждый день.
Оказалось, что не хватает места, куда можно прийти, почитать книжку или посмотреть выставку, а может, просто пообщаться с соседями. Так возникла идея культурного центра.
— А как выстраивался процесс общения с жителями? В Москве часто апеллируют к пассивности горожан, которые могут только критиковать, но не способны ничего предложить. В лучшем случае — проголосовать в «Активном гражданине». Хотя ясно, что проблема как раз в другом — в неумении властей и самих архитекторов наладить этот диалог с людьми.
— Первый и самый главный этап работы над архитектурным проектом — сбор и анализ данных, выявление потребностей, интересов, опасений и ожиданий всех бенефициаров проекта. Если ты заинтересован в вовлечении жителей в проект, найдешь способ эту коммуникацию наладить. Мы ходили по району и общались с жителями, просили ответить на вопросы анкеты, изучали районные форумы, группы в соцсетях. Есть эффективный инструментарий воркшопов, когда на встречах с жителями обсуждается будущий проект, вместе формулируется техническое задание.
После конкурса на нас обрушился шквал писем, обращений — люди писали нам на почту, в фейсбуке делились эмоциями, историями, воспоминаниями, связанными с этой башней. Было даже запущено голосование в Telegram, и только 10% из 2 тыс. проголосовавших высказались против сохранения башни. Тут дело в мотивации, а не в каналах связи.
Когда стало известно о планах разобрать башню, люди начали протестовать, ведь для многих она единственный символ памяти места. Во многих городах вроде Щербинки, где преобладает современная жилая застройка, нет никакой айдентики — знаковых объектов, хранящих память об этом месте. Здесь эту роль выполняла башня: все вокруг менялось, а она стояла. Разумеется, люди хотели ее сохранить.
— Не соглашусь, что дело только в мотивации. В Екатеринбурге местные жители отчаянно бились за сохранение своего знаменитого недостроя — старой телебашни. В защиту башни выступали архитекторы, о кампании по ее сохранению писала федеральная пресса, но ничего не помогло.
— Главное условие для сохранения любого объекта — возможность его дальнейшего использования. В основе каких бы то ни было трансформаций всегда лежит экономика. В случае с екатеринбургской телебашней этой экономики, видимо, просто не было. Хотя, несомненно, она формировала силуэт города.
— Щербинская история — единственный пример вашего взаимодействия с местными жителями или для вас это обязательная практика во всех проектах?
— Мы стараемся всегда разговаривать со всеми заинтересованными сторонами — сегодня без этого невозможно создать нормальный качественный проект, который будет принят городом. Главная проблема в том, что люди не верят, будто их мнение может на что-то повлиять.
В прошлом году мы провели воркшоп в Астрахани вместе с представителями местных сообществ — разрабатывали программы для дальнейшего развития города. После семинара пошли гулять по улицам, стали разговаривать с прохожими. Узнав, что мы архитекторы из Москвы, люди говорили одно и то же — скажите там в Москве, чтобы нам сделали то-то и то-то. Горожане — будь то москвичи или астраханцы — не понимают, что они сами могут навести порядок в своем дворе, на улице, в городе.
Один мой знакомый сам построил детскую площадку у себя во дворе. Потом к нему подключились соседи, они собрали деньги и обустроили весь двор. А нужно было всего-то поговорить и выяснить, чего людям не хватает и что они готовы сделать, чтобы это появилось.
— Во многом это задача архитектора сегодня — быть таким коммуникатором. Разве нет?
— Теперь уже да. Во всяком случае я понимаю свою роль так. Когда мы проектировали жилой комплекс в Крылатском, сделали любопытное исследование. Сначала проанализировали градостроительную ситуацию, выяснили, как взаимодействует наш объект со средой. И вовлекли в работу местное сообщество, опросили около 80 человек. Причем это люди, которые не будут пользоваться нашим жилым комплексом, но будут жить рядом с ним, и если мы не учтем их пожелания, они не примут этот проект, что приведет к конфликту. К счастью, девелопер это понял и пошел нам навстречу.
— Самое интересное — чего хотели-то ваши респонденты?
— Было много разных запросов. Например, просили открыть клуб для пенсионеров, потому что в пешей досягаемости нет ничего вообще для них интересного и доступного. Кто-то хотел шахматный клуб, а одна женщина заявила, что в доме должна быть голубятня. Те пожелания, которые получили самую большую поддержку, заказчик включил в проект— там появится детский развивающий центр, шахматный клуб, ресторан.
— Последние годы вы много участвуете в конкурсах на новые станции метро. Почему вам это интересно?
— Московское метро — один из главных памятников архитектуры города, и ради того чтобы внести в него свою лепту, стоит пробовать свои силы в конкурсах. Мы три раза участвовали в конкурсах на дизайн московского метро — и на этот раз наши проекты сразу для двух станций вышли в финал. Опыт прошлых конкурсов позволил нам предложить простые в реализации варианты, при этом отвечающие специфическим требованиям метрополитена — в архитектуре подземных вестибюлей и павильонов метро много нюансов, связанных с безопасностью и эксплуатацией.
— От чего тут проще оттолкнуться — от традиций Душкина и Щусева, например, или от естественного вполне желания с этими традициями порвать, сделать что-то совсем другое?
— Идеи рождаются из ассоциаций с местом, из мимолетных настроений, художественных образов. Например, когда работали над проектом станции «Кленовый бульвар», нашей команде архитекторов попалась книга молодого азербайджанского писателя Эльчина Сафарли «Когда я вернусь, будь дома». Он там пишет: «Небо — великий уравнитель. Из недр земного хаоса достаточно посмотреть вверх, чтобы вспомнить: жизнь не дает никаких обязательств, не имеет долгов, но всегда продолжается. Эта истина станет ясна, стоит устранить в голове шум суеты…»
Из этих слов родилась идея переосмыслить тему метро — вместо погружения под землю представить, будто мы погружаемся в облака. Эта метафора рождается из самого расположения станции метро «Кленовый бульвар», да и первые станции метро возводились как «дворцы для народа» с мотивами храмовой архитектуры. И мы придумали «перевернуть» станцию, поднять пассажиров из подземелья в небо.