Архитектор Евгений Асс: «Добро сейчас не очень востребовано»
В этом году исполняется семь лет Московской архитектурной школе МАРШ — одной из первых в России частных институций в области архитектурного образования.
Создатель и ректор школы, основатель бюро «Архитекторы Асс» Евгений Асс рассказал в интервью «РБК-Недвижимости» о спросе на «умную» архитектуру, профессиональной этике, городских конфликтах, проекте «Последний адрес» и новом музее на Поклонной горе.
— Чуть больше месяца прошло после протестов в Екатеринбурге, на днях стало известно, что местная епархия окончательно отказалась от строительства храма на месте сквера у драмтеатра. Можно сказать, что эта история поделила нашу жизнь на до и после или это слишком уж большое преувеличение?
— Хочется верить, что да, поделила. Мы впервые увидели победу городского сообщества — в таком масштабе, по крайней мере — над власть предержащими и над финансовыми структурами. Естественно, это дает надежду, что в дальнейшем те и другие будут вести себя более осмотрительно. Хотя для того чтобы это произошло, нужна стратегическая реконструкция механизмов принятия решений по городской застройке.
— В Москве с этим сложнее, чем где бы то ни было. В результате мы видим огромное количество «горячих точек», локальных конфликтов, но почти не наблюдаем массовых протестов, которые то и дело вспыхивают в регионах. Что с нами не так?
— Москва более сложный город, чем Екатеринбург. Уровень взаимодействия между горожанами здесь слабее, чем в других городах. Именно поэтому в Москве протесты чаще всего сливаются, как, например, было в Кунцеве. У нас вообще нет здорового взаимодействия между властью и горожанами. Власть не затрудняет себя разъяснениями, что она собирается делать, а это необходимое условие соучастия и взаимопонимания, без него ничего не получится.
— Ну оно же не может возникнуть на пустом месте.
— Так надо начинать с главного. В Москве существует совершенно порочная система землеотвода, которая лишена всякого контроля со стороны общественности. Понятно, что есть земельные комиссии, но как и на каком основании они принимают решения, не понимает никто. Именно из-за этого в городе возможно появление точечных объектов, случайных как по функции, так и по габаритам. Как член Архитектурного совета я часто вынужден обсуждать проекты, которые вообще противоречат всякой логике и разуму. Вроде проекта жилого комплекса на месте кинотеатра «Соловей». Гигантский, не соизмеримый ни с чем вокруг комплекс, который душит зоопарк и оказывается в полной дисгармонии с высоткой на Кудринской. На все вопросы, как вообще это чудовище могло здесь появиться, нам говорят: земельная комиссия утвердила такой ГПЗУ. И нам теперь что, обсуждать качество фасадов этого монстра? Это даже не смешно.
― В чем тогда смысл оставаться в Архитектурном совете, если он фактически не обладает никакими полномочиями?
― К сожалению, у Архитектурного совета действительно мало полномочий, и они распространяются на очень локальные внешние вещи. По-настоящему важные для города вопросы на совет не выносятся. Когда этот орган только создавался, я думал, он будет формировать стратегическую концепцию архитектурной деятельности, касающейся зонирования городской территории и других принципиальных вещей. Но, оказывается, ничего подобного. Все проекты типа «Моей улицы» проходят мимо нас, в результате я не могу отвечать за развитие города, даже будучи членом этого высокого органа. Но никаких других инструментов у нас больше нет. Этот, каким бы он ни был, единственный.
— Понимаю. После ликвидации сносной комиссии институциональных инструментов не осталось, но никто же не отнимал у архитекторов права встать и выступить против плохого проекта или как минимум в нем не участвовать.
— Многие архитекторы участвуют, оправдывая это тем, что я сделаю лучше, чем кто-то другой. На что у меня есть давно сформулированный ответ: меткость не является достаточным аргументом для участия в расстрельной команде. Я, например, не участвую. Но многие другие участвуют, к сожалению. Почему? Потому что зависимые люди. Архитекторы не могут выступать против тех, от кого они зависят. А общественные организации, которые могли бы это делать, очень слабы. Союз архитекторов сегодня не в состоянии ни на что повлиять.
— Семь лет назад, создавая МАРШ, вы говорили, что будете учить своих студентов прежде всего профессиональной этике, которой сейчас нигде больше не учат. Что показала жизнь — спрос на нее есть?
— Сегодня — нет. Но это не значит, что ей не надо учить. Этическое отношение к городу сводится к двум простым вещам: сохранять хорошее и не делать плохого. Об этом мы и говорим с нашими студентами. Но есть другие этические вопросы, которые сами по себе являются очень дискуссионными и составляют главный нерв градостроительства последнего столетия. Например, архитекторы преумножают благо или нет? Ле Корбюзье ведь явно не хотел никому зла, а сделал то, что сделал — мы до сих пор в этом живем. Или Хрущев со своими пятиэтажками не зла же желал людям. Понимаете, добро вообще не очень востребовано, по крайней мере сейчас. Но это не повод отказываться от этических ценностей в архитектурной школе. Если этого вообще не будет, нам точно крышка. Нужно что-то хорошее продвигать по мере возможностей.
— Планируете экспансию МАРШ в другие регионы?
— Мы являемся академическим партнером Лондонского университета Metropolitan, и это налагает на нас определенные обязательства. Создание каждой новой учебной институции предполагает, что ее надо отдельно валидировать. В противном случае мы должны сами создать собственный филиал, что сложно, потому что не можем в других городах гарантировать академическое качество, которое мы достигаем здесь. Кроме того, я не уверен, что если появится филиал в каком-нибудь другом российском городе, туда непременно повалит народ. Те, кто хотят учиться, приезжают и учатся здесь: половина наших студентов не из Москвы. Кроме того, у нас существует дочерняя институция — производственная и учебная структура МАРШ лаб, которая действует по всей России. Мы проводим воркшопы в регионах, куда приглашаются молодые местные архитекторы. Они получают наш опыт и ценности — в этом смысле, да, мы проводим активную экспансию.
— Ваша система ценностей сильно отличается от той, что существует в МАРХИ?
— Мой уход из МАРХИ — результат того, что система ценностей, которую мы исповедовали, не смогла там интегрироваться. Мы с несколькими коллегами были вынуждены уйти и создать собственную систему, где нам никто мешать не будет.
— В чем принципиальное расхождение?
— Это комплекс самых разных вещей — и тематических, и методических, и программных, и чисто практических. Но главное для нас ― гуманитарные ценности, которыми пренебрегают в российском архитектурном образовании. Они номинально существуют, но не являются основополагающими для архитектурной деятельности. А основополагающей является система функциональных навыков и, что еще хуже, композиционных приемов. Мы же исходим из того, что архитектор — прежде всего гражданин, гуманитарий, несущий какие-то большие смыслы в общество. Человек рефлексирующий и сомневающийся. Наша программа опирается на триаду — чувствительность, думание и ответственность.
— Вот про думание. Есть такая тема, вам близкая, — сохранение памяти в городе. Но не такой, как мы привыкли — триумфальной, а ровно наоборот, горькой, трагической, даже стыдной. Власть этим по понятным причинам заниматься не хочет, в результате сохранением памяти занимаются люди — журналисты, правозащитники, адвокаты…
— «Последний адрес» вы имеете в виду.
— Ну не только. Есть же еще мемориал Бориса Немцова на Большом Москворецком мосту, «Анин сад» в честь Анны Политковской, другие инициативы. Так вот опять вопрос — где тут архитекторы? Это же и есть профессия — придумать, как память материализовать в городе, как решить пространство. Интересная же задача, разве нет?
— Интересная, но далеко не всем. И потом, есть побочные эффекты, которые многих отпугивают. Я, например, сейчас регулярно езжу в суд, где рассматривается иск жильцов дома на Малой Ордынке по поводу мемориальной таблички Бориса Немцова. Я ее в свое время сделал, но активисты из SERB и НОД ее сорвали и были полностью поддержаны силовыми ведомствами. До сих пор суд не признал их действия хулиганскими, а полиция даже не сочла нужным составить протокол о вандализме. Они сейчас выдвинули встречный иск, якобы были так оскорблены, что не удержались — и пришлось оторвать табличку. А мне отдельно вменили, что табличка не является художественным произведением, поэтому я должен доказать обратное. Суд оба иска отклонил. Так что вандализм остался безнаказанным. К счастью, у нас есть охранная грамота от Совета по правам человека при президенте.
— И что, производит впечатление на кого-то?
— Ну, а почему нет? Там стоит печать администрации президента, подпись. На многих эта бумажка действует. Во всяком случае помогает работать дальше.
— Сколько еще табличек «Последнего адреса» планируется установить в Москве?
— У нас несколько тысяч заявок — это работа на годы вперед. Причем не только в России, но и на Украине, в Молдове, в Чехии, Грузии и других странах. Мы не успеваем обрабатывать все обращения. С «Последним адресом» есть две основные проблемы. Одна — получение согласия на их установку со стороны жителей.
— По-прежнему сильное сопротивление?
— Бывает, да, но у нас очень мощные переговорщики, которые уговаривают жителей дать согласие на установку этих табличек. И в основном удается убедить. Вторая проблема чисто техническая. Дело в том, что мы все таблички делаем вручную — это принципиальная позиция. У нас есть один мастер и его помощник, которые этим занимаются. Сами понимаете, процесс сложный и длительный, так что мы ограничены еще и в этом смысле. Единственное исключение — Грузия. Там надписи на табличках вырезаются лазером, поскольку шрифта грузинского алфавита у нас просто нет.
— Выставка «Последний адрес», показанная в начале года в Музее архитектуры и приуроченная к пятилетию проекта, — ваша личная история или сейчас в принципе важнее заниматься культурными проектами?
— Эту выставку мы сделали сами для себя: собрали деньги, придумали экспозицию, нашли площадку. Вот последнее оказалось самым приятным — мы сразу получили безусловную поддержку Музея архитектуры, который ни на секунду не заколебался и не испугался.
— Это ведь не единственный ваш мемориальный проект сейчас?
— Нет, в конце прошлого года сделали в «Мемориале» выставку «Это прямо здесь», посвященную местам советского террора в Москве. Сейчас разрабатываем концепцию реконструкции мемориальной синагоги на Поклонной горе, где разместится музей праведников мира. Для меня это важная история, которой я занимался не один год.
— Кто ее финансирует?
— Российский еврейский конгресс. Это их частный проект. Руководство конгресса обратилось к нам, мы, естественно, согласились, тем более что консультанты проекта — мои хорошие знакомые Анатолий Голубовский и Михаил Каменский. Какие-то зачатки музея уже существовали, потом была выставка в Музее Москвы «Праведники». Мы это переосмыслили по-своему и предложили концепцию.
— Такой уклон в культурные проекты — следствие того, что нет заказов на большую архитектуру или вам просто интереснее этим заниматься?
— То и другое. У нас действительно сейчас только небольшие культурные проекты, исключения буквально ни одного. Но все существующие проекты нам безумно интересны, и каждый из них — хороший профессиональный вызов. Например, мы сделали концепцию Тульского историко-архитектурного музея — она включает реконструкцию здания и создания экспозиции музея. Там много интересного, в том числе в социальном аспекте — это музей, который будут комплектовать во многом сами горожане.
Сейчас мы делаем два частных музея-галереи в исторических домах в центре Москвы. Плюс мы по-прежнему делаем много выставок. В октябре в Третьяковской галерее откроется наша выставка к столетию Музея живописной культуры, а в Музее архитектуры — проект «Шухов. Формула архитектуры». Последний наш большой проект — нижегородский «Арсенал». Что касается больших городских проектов, то сегодня браться за них я уже не готов. И не потому, что не справлюсь, а потому, что все чаще сомневаюсь в правомочности их появления.
— В отношении своих ранних построек такие мысли возникают?
— Нет, никогда. Ни о чем, сделанном прежде, не жалею. Во всяком случае стыдиться точно нечего.
Наша справка
Евгений Асс родился в Москве в семье архитекторов. В 1970 году окончил МАРХИ, работал в «Моспроекте-1», Всероссийском научно-исследовательском институте технической эстетики (ВНИИТЭ). В 1997 году открыл собственное проектное бюро «Архитекторы Аск» (с 2003 года — «Архитекторы Асс»), которое занимается, в частности, реконструкцией исторических зданий. Среди самых известных реализованных проектов — Музей и общественный центр имени А. Сахарова (1996), культурно-деловой комплекс «Бульварное кольцо» (2001), генеральный план курорта «Пирогово» (2004), интерьер галереи In Artibus (2014) в Москве, реконструкция здания Арсенала в Нижегородском кремле (2014). В 2012 году основал Московскую архитектурную школу (МАРШ). Является одним из активистов проекта «Последний адрес».