Историк Анна Броновицкая: «Через 20 лет мы поймем: модернизм — наше все»
Архитектурное наследие второй половины ХХ века в последние годы оказалось в центре внимания столичных девелоперов и властей. В 2016 году в Москве запущена программа модернизации советских кинотеатров, минувшей зимой завершилась реконструкция дома-книжки на Новом Арбате, а в конце марта мэрия согласовала пакет документов для восстановления после пожара библиотеки ИНИОН РАН.
Искусствовед и самый известный в России историк архитектуры ХХ века Анна Броновицкая рассказала «РБК-Недвижимости», что сегодня происходит с модернистским наследием, станут ли хрущевки музеями и чему Москва может поучиться у Алма-Аты.
— В профессиональной среде принято считать, что советский модернизм — самая недооцененная и недолюбленная архитектура в истории России. Но судя по тому, как часто о ней в последнее время пишут, делают выставки, снимают фильмы, ситуация начинает меняться. Вы это чувствуете?
— Конечно. Мы живем в эпоху социальных сетей, которые очень структурируют спектр мнений. Распространение цифровой фотографии и социальных медиа способствует росту интереса к городу и к архитектуре. Именно поэтому нельзя говорить об отношении общества в целом, потому что есть разные страты. Ценителей архитектуры много, и они довольно активны. С одной стороны, у людей, для которых позднесоветский период — личное прошлое, возможно разное отношение: кто-то ностальгически ассоциирует это со своей юностью, кто-то, наоборот, отрицает все хорошее. Но у молодежи к такой архитектуре другое отношение.
— Потому что они в этом не росли.
— Многие как раз росли, и они воспринимают свои микрорайоны как естественную среду, но при этом ищут в ней что-то необыкновенное. Чаще всего в такой роли выступают построенные по индивидуальным проектам кинотеатры, стадионы, НИИ. В сознании сегодняшних молодых людей эта архитектура не отягощена какими-то болезненными ассоциациями, наоборот, она воспринимается как нечто «прикольное».
Если говорить более широко об отношении к наследию модернизма, надо отметить, что это не чисто постсоветская проблема. Послевоенный модернизм сложно воспринимается и в странах Западной Европы, и в США. Так вообще всегда происходит с недавним наследием, которое современному человеку кажется немодным, уродливым и недостойным сохранения.
Концептуальная переоценка наследия 1960–1980-х длится уже минимум лет 15. Через 20 лет наконец поймем: модернизм — наше все. И мы видим, как сегодня меняется отношение к позднесоветскому модернизму: все-таки действительно довольно много публикаций, выставок, книг, которые реабилитируют эту архитектуру. И реабилитация идет также через дизайн и моду, которые вдохновляются образами 1950–1970-х годов.
Все это способствует тому, что модернизм учатся заново видеть, в том числе видеть его красоту. Но если на Западе такой процесс сопровождается ревитализацией самих зданий, то у нас пока единичные случаи. Например, в Великобритании полный цикл прошли комплексы социального жилья, которые строились в 1950-е годы, а с приходом либеральной экономики пришли в упадок и превратились в синоним гетто. Какие-то из комплексов снесли, а какие-то отремонтировали. И оказалось, что это очень желанное жилье для среднего класса.
— Более того, в мире идет постепенный процесс музеефикации таких объектов. Например, на последней Венецианской биеннале Музей Виктории и Альберта выставил выкупленный фрагмент жилого комплекса «Робин Гуд Гарденс», который считается манифестом брутализма, и посвятил ему документальный фильм.
— А если мы вспомним Венецианскую биеннале 2014 года, то она вообще целиком посвящена 100-летию современной архитектуры и послевоенному модернизму там уделено много внимания. То есть в профессиональном сознании эта переоценка уже произошла.
— Но не в общественном.
— Для того чтобы общество проделало то же самое, здания должны хорошо выглядеть. Предположим, в Москве это Даниловский рынок. Когда он оказался под управлением Ginza Рroject, его хорошо отреставрировали, модернизировали и превратили в модное место. Ну и кто скажет, что плохая архитектура? Но это, скорее, исключение. Более сложный пример — Новый Арбат.
— Его не первый год пытаются поставить на охрану, но безрезультатно. Местный бизнес сопротивляется?
— В том числе. Новый Арбат прошел полный цикл развития и восприятия — от любви до ненависти и обратно. Когда его только начали строить, была драма с уничтожением части исторического города. Кстати, осознание ценности исторической среды пришло именно в результате таких масштабных разрушений. В то же время люди, которые тогда были молоды, с восторгом восприняли эту улицу, бывшую абсолютно невиданным явлением в СССР. Такой тип улицы — с променадом, кафе, магазинами — был совершенно новым и казался тогда очень заграничным.
Проект начали разрабатывать в начале 1960-х и закончили к 50-летию революции, в 1967-м. Это был момент максимального исторического оптимизма, когда люди если и не верили в скорое построение коммунизма, то, по крайней мере, видели, что жизнь меняется к лучшему, происходит сближение с остальным миром, и надеялись, что так будет и дальше. Потом наступила реакция, когда все стали очень жалеть об уничтоженном старом городе, тогда же появилось презрительное выражение «вставная челюсть Москвы», которой стали называть Новый Арбат.
Затем, уже в постсоветское время, было множество проектов реконструкции этого ансамбля: Новый Арбат казался всем страшной градостроительной ошибкой, которую как-то надо исправить. Были проекты, предлагавшие украсить дома-книжки постмодернистскими рюшечками или вовсе снести их и построить копии уничтоженных малоэтажных домов, восстановить старую сетку улиц. И что мы видим сейчас? После того как Новый Арбат реконструировали, привели в порядок среду и сделали новый дизайн-код, вдруг оказалось, что это снова модное место. То есть Новый Арбат — это cool. Понятно, что по-прежнему не для всех, но уже для многих.
— Есть же еще огромная проблема в виде ИНИОНа. Два года назад провели конкурс на восстановление здания, но дело с мертвой точки так и не сдвинулось. Вы следите за тем, что там происходит?
— Что сейчас происходит, я не знаю. Мне кажется, там разворачивается какая-то борьба за место, но в то же время где-то через полгода после конкурса появился очень достойный проект реконструкции, который предполагал аккуратное восстановление внешнего облика и интерьеров при обновлении всех инженерных сетей. Проект готовый, его нужно было начинать реализовывать. Почему этого не произошло, я не знаю. Конечно, речь идет именно о реконструкции, а не о реставрации, поскольку одно крыло здания совсем выгорело, но большая часть сохранилась. Что-то придется заменить, отделка вся будет новая, но из такого же камня, такая же прозрачность и оттенок стекла, с такими же переплетами. Там нет редких материалов, которые невозможно найти.
— Да, но у нас нет никаких юридических механизмов сохранения позднесоветского наследия.
— Совершенно верно. На охране стоит очень мало памятников, например Дом пионеров на Воробьевых горах. Несколько лет назад обсуждался проект реконструкции и развития этого комплекса, в нем даже участвовали кто-то из первоначальных авторов, но тогда его заблокировали. С постановкой других таких объектов на охрану большие проблемы. По нашему законодательству, это возможно только через 40 лет после окончания строительства.
— Для многих зданий такой срок давно прошел, но памятниками они не стали.
— Около пяти лет назад была инициатива Союза архитекторов России по подготовке списка объектов для постановки на охрану. Они тогда привлекли специалистов по архитектуре модернизма, я тоже участвовала в этой работе, в результате выбрали выдающиеся сооружения в Москве, Петербурге и других городах России. Там были здания, которым уже исполнилось 40 лет, и те, которые должны быть в перспективном списке, чтобы их по крайней мере не сносили до того, как решится их судьба. Но в тот момент Мосгорнаследие требовало, чтобы заявка сопровождалась готовой профессиональной экспертизой. А профессиональная экспертиза — дело сложное, трудоемкое и дорогое.
Союз архитекторов рассчитывал, что его авторитета достаточно, чтобы Мосгорнаследие взяло это на себя, однако экспертизу потребовали. Потом правило изменили, и теперь любой человек может подать заявку на объект, обладающий признаками культурного наследия. И уже после этого готовится экспертиза, по результатам которой здание либо становится памятником, либо нет. Но тут есть большая опасность: если один раз заявка была рассмотрена и в постановке на охрану отказано, во второй раз это сделать практически невозможно. Органы охраны наследия пока не поддерживают нас в попытках сохранить модернистские здания, все заявки отвергаются.
— Можете назвать примеры?
— Например, девятый квартал Новых Черемушек, который является ценным градоформирующим объектом, уже несколько раз пытались поставить на охрану — все бесполезно. Но даже статус градоформирующего объекта означает, что там можно все снести и построить заново, сохранив определенные параметры. Сейчас под угрозой сноса находится кинотеатр «Уран», который является первой реализацией типового проекта, к тому же в идеальной сохранности: там оригинальные мраморные полы, двери, элементы интерьера. Казалось бы, счастливый случай, но нет.
Иногда подача заявки может даже ускорить снос. Когда стало известно о готовящемся демонтаже «Рюмки» — посадочного павильона аэропорта Шереметьево, мы тут же подали заявку на постановку ее на охрану. Заявка была принята департаментом культурного наследия Подмосковья, что само по себе гарантирует сохранность объекта, по крайней мере до принятия решения. Однако буквально через несколько дней руководство аэропорта снесло павильон, якобы ничего не ведая. Даже трудно придумать практический смысл этого. Невозможно понять, что выигрывает аэропорт от сноса постройки, которая долгие годы служила его визитной карточкой и которую можно было использовать для приемов, официальных торжеств и так далее.
— Какие еще объекты были в списке Союза архитекторов?
— Ансамбль Нового Арбата, здание СЭВ, кинотеатр «Россия», гостиница «Юность», здание ЦЭМИ, которому, правда, еще нет 40 лет. Одна из проблем заключается в том, что многие объекты очень долго строились. То есть проект мог быть разработан в 60-х годах, а строительство завершалось только в 80-е.
— А МХАТ имени Горького?
— Да, конечно. И мы видим на его примере, как меняется отношение собственников к таким зданиям. Сейчас стало известно о готовящейся реконструкции МХАТа имени Горького, и руководство театра обещает, что при полной замене технологической начинки все архитектурные особенности будут сохранены.
— Но собственникам таких зданий как раз невыгодно ставить их на охрану.
— Конечно, потому что если здание поставлено на охрану, там нельзя ничего менять. Это страшно усложняет его приспособление к новым функциям. А модернистские здания часто крупные, и функции, для которых они были предназначены, чаще всего уже неактуальны. Именно поэтому в большинстве случаев требуется существенная реконструкция. Необходимо изменение регламентов, законодательство должно быть более гибким.
— Для этого есть такой инструмент, как предмет охраны. В случае с позднесоветским наследием он не работает?
— К сожалению, органы по охране наследия чаще всего становятся на сторону бизнеса, в интересах которого эксплуатируется здание. В результате утраченными оказываются как раз ценные элементы, прежде всего фасады. Многим действительно кажется, что если все зашить алюкобондом, здание будет выглядеть более аккуратным и современным. И почти никто не думает о том, чтобы восстановить керамическую мозаику, которая использовалась для облицовки многих модернистских зданий и которая гораздо эстетичнее любых современных материалов. Даже многие архитекторы верят, что если сохранить пропорции, здание не утратит подлинности и первоначальной эстетики. Осознание этого придет ко всем лет через 10–15, но к тому времени многое будет утрачено.
— ВДНХ в этом смысле показательный пример?
— Когда объявили программу возрождения ВДНХ, власти и руководство выставки собрали экспертный совет. Речь шла о том, что на этой территории есть уже готовый музей современной архитектуры начиная с 1939 года и нужно сохранять все слои. А через несколько месяцев мы увидели, как сдирают уникальные алюминиевые фасады с павильона «Поволжье», чтобы раскрыть первоначальное здание. Но оригинальная постройка была куда менее выразительной, к тому же там несколько раз появлялся облик Сталина.
Модернистский фасад, сделанный в 1959 году при перепрофилировании павильона под «Радиоэлектронику и связь», был действительно уникальным: алюминиевые панели делали на заводе, где производили корпуса для самолетов, и это первый такой опыт в архитектуре. Но нас никто не спросил, и мы утратили потрясающий памятник эпохи модернизма. До сих пор остается открытым вопрос о судьбе павильона «Москва». Это выявленный памятник архитектуры, который пустует уже несколько лет, потому что находится в ветхом состоянии — требуется укрепление конструкции. Надеюсь, что дело все-таки дойдет до его реставрации.
— Сейчас разворачивается масштабная программа по перестройке старых советских кинотеатров. Похожая судьба ждет и другие типовые объекты позднесоветской постройки?
— Да, самая большая потеря в этом смысле — советские кинотеатры. Изначально проект запускался как программа реконструкции московских кинотеатров под общественные центры. Инвестор, который приобрел эти кинотеатры, сначала собрал специалистов по советскому модернизму, которые рассказывали, какие там ценности, как их можно приспособить под новые функции и так далее.
Был проведен замечательный международный конкурс, в котором участвовали очень хорошие проекты. Затем в проекте произошли изменения, и в результате все кинотеатры сносятся (часть из 39 неработающих в течение десятков лет кинотеатров будет сохранена, их превратят в районные центры. — Прим. ред.), а на их месте по более или менее приличному типовому проекту строятся торговые центры с кинозалами. Причем среди этих кинотеатров были как типовые, так и уникальные, которые бесконечно жалко, например «Баку», «Звездный», «Первомайский» с замечательными мозаиками Бориса Чернышева. Кинотеатр «Родина», который является памятником 1930-х годов, — единственное исключение: его реставрируют и с ним все будет хорошо, остальные приговорены к сносу. То есть мы просто потеряли целую типологию.
— А программа реновации не убивает типологию?
— Конечно. Пятиэтажки у нас разные, некоторые и сейчас в приличном состоянии, но снос обычно начинают не с самых плохих домов, а с тех, которые находятся в наиболее привлекательных для девелопмента местах. У пятиэтажек есть своя эстетика, которая заключается прежде всего в среде. Она подразумевает низкую плотность и большое количество зелени во дворах. Кроме того, в них заложена еще одна мысль: житель современного большого города живет в настолько перенасыщенной впечатлениями среде, что его глазу нужно отдыхать, ему не нужно, чтобы везде был декор. Человеку необходимы спокойные ровные поверхности и правильные пропорции. Видя все это, он успокаивается и эмоционально отдыхает.
— В среде градозащитников и архитектурных энтузиастов не один год обсуждается идея частичной музеефикации хрущевок в том или ином виде. Насколько это вообще реально?
— Могут быть музеефицированы отдельные квартиры и дома с жестко прописанным регламентом для собственников. Сейчас же появляются люди, которые хотят воссоздавать интерьеры той эпохи, когда был построен дом. Но пока это делают единицы, готовые потратить на ремонт немало денег. Если бы существовала специальная программа по ревитализации таких домов, экономически эта история была бы привлекательна и для города, и для потенциальных жильцов-ценителей. Девятый район Новых Черемушек вполне мог бы стать таким местом.
— Какие объекты в самой большой опасности?
— Сейчас сложилась тревожная ситуация с Даниловским рынком. Есть риск, что на его месте появится жилой комплекс. Демонтируются конструкции спортивного зала «Дружба» в составе «Лужников», и неизвестно, с целью ремонта или сноса.
Кроме того, сейчас на всем постсоветском пространстве исчезают кинотеатры, потому что изменился формат проката и заполнить зал на 900–1200 человек нереально. В частности, в Петербурге были замечательные широкоэкранные кинотеатры, совсем не такие, как в Москве, но после ликвидации государственных кинотеатров в 2008 году узнаваемый облик сохранили только два из одиннадцати типовых зданий — «Меридиан», где сейчас Дом молодежи, и «Максим», реконструированный под театрально-концертный зал.
— Есть хорошие примеры, как подобные здания могут обретать вторую жизнь — о некоторых вы пишете в своем путеводителе по модернистской архитектуре Алма-Аты. Почему, кстати, именно этот город был выбран для исследования?
— Это особый случай. Дело в том, что во всех республиках СССР в 1960–1980-е годы шло своеобразное архитектурное соревнование, все лидеры хотели, чтобы их столица чем-то выделялась, и потому поощряли оригинальную архитектуру общественных зданий. В Алма-Ате тогдашний многолетний лидер Динмухамед Кунаев собрал вокруг себя лучших архитекторов. Его эмиссары следили за выпускниками архитектурных вузов в Москве, Ленинграде, Новосибирске, Свердловске, приезжали на защиту дипломов и уговаривали выпускников ехать работать в Алма-Ату, обещая им жилье, приличную зарплату и, главное, быструю реализацию их проектов. При этом Кунаев, как вспоминают все работавшие там архитекторы, умел отличать хорошие проекты и действительно помогал их реализовывать.
В какой-то момент Алма-Ата перестала быть столицей, и там не возникло потребности в перестройке общественных зданий, что позволило сохранить многие из них. Местные активисты осознали, что модернистское наследие — основа городской идентичности, нужно добиваться его признания и сохранения. Там есть два кинотеатра. Один из них, «Арман», просто выкупил инвестор, который сам помнил, каким было это место и как его любили в городе. Он лично приводит его в порядок. Там, например, открылись рельефы Виктора Константинова, считавшиеся утраченными. Другой кинотеатр 1960-х годов, «Целинный», реконструируется и станет центром современной культуры. Там тоже открылось большое панно авторства Евгения Сидоркина.
— В Москве, как мы видим, не торопятся перенимать такой опыт. Это вопрос политической воли, экономической целесообразности или чего?
— Алма-Ата меньше Москвы, там меньше давление денег, но большую роль играют связи между людьми. Но даже там эти памятники теряются. Самый оптимистичный пример на постсоветском пространстве — Литва. Там при всем отрицательном отношении к советскому периоду истории модернистская архитектура ценится очень высоко. Они считают, что 1960–1980-е — время расцвета их национальной школы, потому что исторически в стране строили польские и российские архитекторы, а свои выросли и начали работать только в послевоенное время. Именно поэтому в Литве особое отношение к наследию модернизма: они привели такие здания в порядок, нашли им новую функцию, их любят, исследуют, популяризируют. И нам, конечно, полезно посмотреть в эту сторону.
Справка
Анна Броновицкая — искусствовед, историк архитектуры ХХ века, директор по исследованиям Института модернизма, преподаватель Московской архитектурной школы (МАРШ). Родилась в Москве, окончила МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор множества публикаций и книг об архитектуре советского модернизма, среди них — «Архитектура Москвы 1920–1960», «Москва: архитектура советского модернизма. 1955–1991», «Алма-Ата: архитектура советского модернизма. 1955–1991».